Кейн [Рассказы] - Карл Вагнер

Воспрянув из безысходного забытья, Остервор осознал, что силы его угасают. Он через силу вобрал в легкие спертый воздух для последнего прерывистого стона отчаяния и швырнул истерзанное болью тело на неуступчивую дверь.

Дверь мгновенно повернулась под его весом, и Остервор упал головой вперед в комнату за ней. На полу возле его лица все еще горела свеча, которую он там оставил.

— В конце концов, время, — сказал Кейн, протягивая к нему руки, — просто относительно. Хриплое дыхание Остервора таяло в хлопьях инея на сапогах Кейна.

— Остервор, пошли со мной.

Ситильвон предпочитала называть подвальную комнату своей мастерской. Сидя за письменным столом, она внимательно уставилась перед собой в полуисписанный лист пергамента. Ее перо опять высохло, и, чтобы не допустить клякс, она рассеянно смочила его кончик языком, — привычка, дарившая ей чернильное подобие усов, когда она засиживалась в мастерской допоздна. Она оглядела уже неподвижное тело юноши, привязанного головой вниз к Х-образной конструкции в центре комнаты. Большую серебряную чашу под висящей головой почти до краев наполняла подкрашенная кровью рвота. Ситильвон перечитала свои записи, сделанные этим вечером ранее, затем макнула чистое перо в чернильницу и завершила записи.

"Объект 3 — молодой мужчина, крепкого телосложения и здоровый. Принудительно накормлен концентратом рвоты объекта 2, помещен на каркас. В течение второго часа наблюдались резкие конвульсии, в течение третьего часа интенсивность возрастала вкупе с рвотой содержимым желудка в полном объеме, после чего скоро снизилась. По истечении четвертого часа видимые признаки жизни отсутствуют".

Ситильвон нахмурила брови и продолжила писать.

"Похоже, в продолжении данного направления исследований мало смысла. В опровержение всеобщего убеждения доказано, что соединение мышьяка и ртутной соли, когда яд, полученный путем рвоты одной жертвы, вводится следующей, не приводит к повышению токсичности.

— Очевидно, ты только уменьшила его ядовитость, — прокомментировал Кейн, читая через ее плечо. — Все равно, что утверждать, якобы клинок становится острее каждый раз, когда рассекает плоть и кости.

Перо Ситильвон уронило каплю чернил на лист, но иных видимых признаков смятения она не подала.

— Яд мог впитать эссенции смерти всех жертв, — спокойно сказала она.

— Что? В солях тяжелых металлов? — Кейн насмешничал. — Полная чушь.

Она медленно поднялась со стула и встала напротив Кейна, вернув значительную долю уверенности в себе в связи с тем, что убийца не перерезал ей глотку сразу после того, как незримо подкрался к ней.

— Мне помнится, я распорядилась не беспокоить меня. Мне позвать моих стражников?

— Сейчас они не очень-то способны повиноваться тебе, — сказал Кейн.

— Чего ты хочешь?

— Я думаю, ты должна знать ответ.

Ситильвон знала, но она знала также, что, пока они беседуют, она остается живой. Она расправила складки платья на бедрах и хладнокровно посмотрела ему в лицо. Хотя она пренебрегала уходом за своим внешним видом, она знала, что черты ее лица хороши, а ее фигура волнует редких любовников, — а Кейн, в конце концов, всего лишь мужчина.

— Ты не обычный убийца, — призналась она ему, — иначе ты бы прикончил меня сзади.

— Меня заинтересовали твои выводы из этого эксперимента, — сказал Кейн. — Поначалу же меня забавляло чтение твоего дневника. Поистине увлекательно.

— Стоило догадаться, что убийца заинтересуется практическими, а то и теоретическими аспектами токсикологии, — Ситильвон улыбнулась, тихонько двигаясь в направлении буфета. — Можно мне выпить стакан вина?

— Было бы невежливо отказать тебе, — разрешил Кейн. — Особенно методичны записи, где ты устанавливаешь токсические характеристики для каждой дозы растения аконит. Сорок детей — восхитительно!

— Выпьешь стакан со мной? — предложила Ситильвон. — Эта лоза хранится в наших подвалах с тех пор, как награблена еще при жизни моего отца. Никто из нас не сумел ее распознать.

Она разлила в два прозрачных, как лед, бокала насыщенное темно-желтое вино, а затем передала один Кейну.

Кейн наблюдал за каждым ее движением. — Другой бокал, будь любезна, — сказал он, игнорируя тот, что она предложила.

Ситильвон пожала плечами и заменила бокал. — Как пожелаешь.

Она сделала добрый глоток из своего бокала, потом заметила, что Кейн, по-прежнему наблюдавший за ней, не спешит пробовать собственное вино.

— Я уверен, ты поймешь, если я еще раз поменяюсь с тобой бокалами, — Кейн улыбнулся, вручая Ситильвон свое вино и забирая ее собственное.

— При данных обстоятельствах, я могу понять твою осторожность, — Ситильвон ответила на его улыбку поверх своего бокала. Она пила жадно, и Кейн последовал ее примеру.

Ситильвон подавила вином смех. Вино в обоих стаканах было отравлено, ибо графин, из которого она налила, содержал дистиллят желтого мака в количестве, достаточном для убийства сотни человек. Ситильвон, чья страсть к этому редкому наркотику обусловила громадную устойчивость к воздействию, относилась к подпорченному ликеру как к приятному стаканчику на ночь, не более. Что же до Кейна, — его сон будет вечным.

Кейн осушил свой бокал. — Это один из сортов сладкого белого вина, которые, возможно, добывались в виноградниках в местах, где Южные Королевства граничат с Кросанте, — определил Кейн, — пока болезнь столетней давности, губительная для растений, не уничтожила тамошний виноград. Я мог бы точно назвать тебе виноградник и, может быть, конкретный год, не будь вино так обильно приправлено настойкой желтого мака.

Глаза Ситильвон широко раскрылись в страхе.

— Возбуждающее средство, которое я проглотил, пока ты нам наливала, — вполне достаточное противоядие, — ласково сказал Кейн. — В конце концов, у меня было достаточно времени, чтобы внимательно прочесть твой дневник, — и кое-что выяснить насчет содержимого твоего серванта. Опиум желтого мака мне знаком.

Ситильвон осознала, что биение ее сердца стало слишком скорым, слишком прерывистым, даже с поправкой на страх. Ее грудь пронзила боль. — Когда ты поменялся со мной бокалами….

— На самом деле, он был в твоей чернильнице, — пояснил Кейн.

Все ее тело сотрясало в такт пульсу. Ситильвон схватилась за письменный стол, ноги ее стали вялыми. Руки Кейна протянулись к ней.

— Ситильвон, пошли со мной.

Пуриали обмакнул кисть из девичьих ресничек в нефритовую чашу с кровью младенца и дочертил последний астрологический символ во внутреннем круге пентаграммы за мгновение до последнего слабенького крика новорожденного. Каждое действие являлось в высшей степени сложным, но в то же время ставки были самыми высокими, а Пуриали знал, что его искусство слишком совершенно, чтобы ошибиться. Он подобрал свои одеяния мага поближе к костлявым коленям, — окажись какая-то линия в этот час стерта, случилась бы катастрофа, — и осторожно вышел из пентаграммы. Ее дальний круг касался порога двери башенной комнаты и занимал половину помещения. Держа единственную дверь на виду, Пуриали уселся за свой рабочий стол. В его пальцах находился кубик смолистого вещества, которым он создал внешний круг, а его рука висела в считанных дюймах от узкой щели, нарушавшей внешний круг. Казалось, его губы едва шевелятся, когда он тихо напевал на архаичном наречии монотонный мотив.